Сидели-балагурили бородатый с чубатым посреди тихой русской ночи. Играл огонёк, трещали сверчки, текла рядом большая русская река — всё как доселе с давних пор. Вдруг вылез бесёнок и, зыркая вокруг, торопливо рассказал анекдот про хохла и москаля. Посмеялись чубатый с бородатым по-доброму и продолжили о своём родном единоверном: о пахоте и церквах, о басурманах и набегах кровавых, о Христе и вере православной. Минули столетия, опять вылез бесёнок, уже постарше и понаглее, и опять анекдот рассказал про москаля — уже не такой безобидный, но злой и даже похабный. Пробежала тень, подуло холодом — осунулся бородатый, ухмыльнулся чубатый. Цыкнули на бесёнка, тот забился под лавку. Вскоре забылось нехорошее — и опять потёк родной говорок о житье-бытье раскинувшейся на просторах Руси. Льётся беседа, но нет-нет и наталкивается на какие-то порожки, появляются мутные течения, пробегают словечки небрежные: «хохол», «москаль». Тут из-под лавки снова вылезает чёрт, но уже спокойно так, не боясь ничего, становится за спинами и шепчет каждому свою ложь.
Не поверил бородатый, пнул ногой рогатого: нет между нами различий, все единого роду русского! Прислушался чубатый, понравилось ему: и про то, что отдельный народ, и что вольнее он, чем бородатый, и что ближе он к цивилизации… Но, впрочем, братьями остаются они с бородатым, единокровными братьями. Чёрт попытался было возразить, но отмахнулся чубатый: братья, и всё! Разные, но одной крови. Почесал голову бородатый: братья так братья, чего же ссориться, главное — чтобы вместе были. Прошли года, многое чего случилось на их веку — покорили Сибирь, вышли к Тихому океану, создали флот и непобедимую армию, пригласили в свою семью многие народы степей, лесов и гор, вместе создали великую культуру и науку, построили огромные города и новые столицы, сохранили веру православную. И в какой-то момент неожиданно для себя обнаружили, что воздвигли на огромных просторах державу необыкновенную и богатейшую.
Сидят как-то на привале, балагурят, подсаживается к ним здоровый чёрт в австрийском мундире. И говорит чубатому на мало понятном языке, похожем на то, как пшек пытается на нашем гутарить: ты, мол, чубатый, не русский никакой вовсе, но чистый европеец. А москаль бородатый тебя всегда угнетал и грабил. Звать тебя правильно «украинец», и язык твой украинский, которым я сейчас говорю. Убей в себе русского раба и иди вместе с нами. Ошалел от таких слов бородатый, но смолчал. Чубатый было послушался, вспыхнул горделиво чубом, но не поверил окончательно австрийскому мундиру, отвернулся от него и сделал вид, что не замечает. Однако мысль эта засела в нём навсегда и крутилась в голове как сверло: сладко, до чего же сладко было считать себя особенным и отдельным.
Прошло ещё время, бурное и великое — бородатые и чубатые русские взяли Берлин, отправили Гагарина в космос, построили заводы и электростанции, создали огромную русскую вселенную, удерживающую мир от бездны. Всё это вместе, сообща, без вражды. Кровь великой войны, казалось, спаяла их навечно. Страдания миллионов замученных, казалось, должны были стать уроком и зароком на будущее всем русским. Тот самый чёрт из-под лавки должен был, казалось, упокоиться на полях Отечества вместе с другими иноземными бесами.
Так они думали вместе и надеялись, когда вновь сели у вечного русского костерка. Чубатый с бородатым — некогда плоть от плоти друг друга, теперь же ставшие братскими украинскими и русскими народами, каждый со своим языком, писателями и традициями. Но вот забылась война, ушла в небытие смертельная опасность, мирное солнце над головой стало банальностью, а общая квартира показалось тесной и какой-то не родной. Чубатый и говорит будто чужим голосом: давай поживём раздельно пока, по-братски, но как соседи. Через границу. Согласился на это бородатый, не до того ему было. А жирный козлище засел в Киеве и блеет чубатому: «Убей в себе русского, убе-ей!». Придумал чубатому свою историю, нарисовал флаг и гимн, откопал кости первого украинского предка, придумал украинских героев, заставил молиться на преступников, отказаться от русских святых, начал сочинять украинский язык и строго соблюдал, чтобы чубатый им говорил хотя бы на людях. Поверил русский Киева, что особенный он и не русский вовсе. С радостью назвал украинцами всех умерших за долгую общую историю, возложив вину за их смерть на кацапский режим. Провозгласил себя свободным и независимым, преклоняясь при этом всему звёздно-полосатому. Чистокровным европейцем почувствовал себя чубатый украинец. Самым что ни на есть белым господином. Единственное, что связывало его ещё с русским прошлым — это ненавистный и столь необходимый газопровод. Впрочем, оказалось, что и то до поры до времени.
Сидят они как-то раз на родной поляне, разделённым границами — некогда чубатый и бородатый, а нынче украинец и русский, представители разных народов, и тяжко молчат. Один полный ненависти, другой — непонятного стыда. И только нечистая между ними ухмыляется. Вдруг заговорили — слово за слово, стали душу друг другу выкладывать. И как-то наметилось что-то общее и единокровное, пусть сумбурное и невнятное, но что-то единое, русское. Будто вернулись они в прошлые столетия. Будто наваждение начало проходить… Тут же вихрем поднялась нечистая, завертела кровавые жернова над Киевом. Озверел чубатый, стал кричать яростно «героям слава!», громить и крушить города и сёла, биться в истерике, готовиться к войне с проклятыми москалями, измываться над самим собой, над своей русскостью, кромсать свою душу, до конца не убитую. Сбежались все ведьмы залужные, стали внушать чубатому, что это верный путь, ведущий в сады эдемские, что, как только добьёт он в себе русского, сразу обретёт земной рай с самыми вкусными печенюшками на свете. Русский мир смотрел на мучения эти с ужасом, не в силах ничего поделать.
Кровь льётся рекой, смерть захлёбывается от счастья, а чубатый, отдавшись безумию, бьётся в истерике и ничего не замечает… И кто сейчас вспомнит, что начиналось всё с весёлого анекдота бесёнка и тени, пробежавшей между ними много лет назад?
RUSSKIY_MALCHIK.