Почему одни граждане страны победившего достоинства внезапно оказались «равнее» других
В русском языке есть выражение «испанский стыд». Оно пришло в него из английского, и означает чувство личного стыда за поступки или слова других. Сталкиваясь с попытками дискриминировать русский язык в Украине, слушая посвященные этому выступления спикера Андрея Парубия, читая посты Фарион и Ницой, разжигающие ненависть в адрес русскоязычных граждан, я зачастую ощущаю эту специфическую неловкость. Хотя, у нас нет с этими шовинистами ничего общего, и я, как будто бы, не должен нести ответственность за их действия.
Конечно, это не имеет никакого отношения к Испании, где, по крайней мере, попробовали найти демократическое решение языковой проблемы — до такой степени, что мне приходилось видеть в Мадриде туристические буклеты, где надписи на «кастильяно» дублировались переводами на каталанский, баскский и даже галисийский язык. Поэтому я называю это неприятное ощущение «мой украинский стыд» — и вчера мне вновь пришлось испытать его после голосования депутатов Верховной Рады, принявших скандальный антиконституционный закон об исключительных правах для украинского языка.
Казалось бы, этот закон никак не угрожает мне самому. Украинский язык — наравне с русским — является для меня родным. Я вырос в украинской семье, а в селе у моей родни только и говорят в быту на украинском — причем, это даже не литературный язык Полтавщины и Поднепровья, а говор волынского Полесья, насыщенный диалектизмами и полонизмами. Я начинал учить украинский с детских лет, в хорошей советской школе, где талантливые педагоги заботливо прививали нам любовь к украинской классике. А в библиотеке моих родителей была масса украиноязычных книг, включая новинки от украинских авторов и иностранную литературу — которая массово издавалась тогда в различных издательствах, дублируя русские переводы Шекспира, Сервантеса, Данте, Бальзака, Гете, Генрика Сенкевича или Марка Твена.
«К вопросу о языковой политике в УССР. Пропагандисты нынешней партии власти любят рассказывать о том, как плохо в СССР относились к украинскому языку. В период моего детства было два полностью украиноязычных телеканала. Да, что телеканалы, поинтересуйтесь цифрами тиражей, которыми издавали книги украинских писателей. Мой дед был журналистом, его публицистические очерки были изданы скромными по тем временам тиражами: Индия — 31000 экз., Япония — 49690 экз., Австралия — 65430 экз. Большинству современных украиноязычных писателей такие цифры даже и не снились», — пишет сейчас об этом киевская журналистка Аксинья Курина.
Я написал на украинском множество разных текстов, иногда сочиняю на нем стихи, с удовольствием разучиваю и исполняю малоизвестные украинские песни. И даже веду много лет сетевой проект «Укревкульт», который ставит своей задачей сохранить редкие образцы творчества полузабытых сейчас литераторов и поэтов первой половины прошлого века, не вписывающиеся в идеологические рамки Вятровича и Кириленко.
Украинские националисты как будто бы действуют сейчас в моих интересах — ведь они лицемерно объясняют свои действия защитой украиноязычных граждан. Однако мне стыдно за их позорный закон — потому что языковые инициативы националистической власти искусственно ущемляют права моих русскоязычных соотечественников в пользу «титульных» украинских граждан.
Объездив все области Украины, я знаю многих людей, которые всегда проживали в исторически сложившейся русскоязычной среде. И то, что их настойчиво пытаются лишить возможности пользоваться родным языком — на государственной службе, в образовании, в книгоиздании и медиа, на телевидении, радио, в кино и театрах, в общественной сфере — а теперь даже и в медицине, представляется мне в высшей степени оскорбительным и несправедливым.
Можно без преувеличений сказать, что языковый закон стал венцом националистического курса, которым повели после Майдана полиязычную мультикутурную страну. Он говорит нам о знаковых последствиях этого перманентного дрейфа вправо — проводя политику декоммунизации, украинская власть совершенно закономерно пришла в итоге к отрицанию фундаментальных принципов буржуазной демократии — «Свобода, Равенство, Братство». Граждане государства, которые платят налоги, должны в равной степени пользоваться своими конституционными правами — вне зависимости от языка, веры, или политических взглядов. Но этого равенства больше нет — поскольку ограничения использования родного языка автоматически грозят превратить их в «украинцев второго сорта». Ну а Свобода и братство, словно в насмешку, давно превратились в Украине в названия ультраправых партий, которые активно выступают за дискриминацию русскоязычных.
Конечно, все это было вполне предсказуемым результатом — хотя пять лет назад люди с хорошими лицами весело смеялись, когда их предупреждали, что новая власть обдерет до нитки страну, расколет общество, ограничит свободы, развяжет руки нацистам, введет цензуру, перепишет историю, снесет памятники, переименует улицы и города, и будет выдавливать из общества русский. Однако эта констатация очевидного будущего Украины, неизменно проходила у русскоязычной либеральной интеллигенции под грифом смешных кремлевских страшилок. И даже сейчас эта категория украинских патриотов стреляет себе в ногу, поддерживая ограничения языка, на котором она сама пишет и говорит.
«Принятие драконовского закона о языках. Закона, нарушающего статью почитаемой мной Конституции Украины. Закона, противоречащего воле 75% населения Украины. Закона, навязывающего через допотопный совковый парламент моноэтническую архаику людям 21 века и, тем самым, раскалывающего страну и отталкивающего Донбасс окончательно. Я в шоке от того, как быстро мои русскоязычные литературные коллеги начали заползать обратно в силки этнического страха. Трусость, как травма, или че, пацаны?», — спрашивает у них киевская поэтесса Евгения Бильченко.
Но это уже не столько про «испанский стыд», сколько про «стокгольмский синдром», когда жертвы становятся на защиту своих насильников.
источник