Почему наше государство может вновь подойти к опасной черте развала, кризиса и войны
Двадцать лет назад Россия стояла у опасной черты возможного развала, сейчас же страна заняла достойное ее место в международных делах, заявил президент РФ в программе «Россия. Кремль. Путин».
«20 лет назад — мы все хорошо об этом знаем, просто предпочитаем об этом не говорить, и правильно — страна стояла у очень опасной черты возможного коллапса или развала, экономика была в тяжелом состоянии, безработица была ужасная, большая, 40% граждан жили за чертой бедности. Инфляция в 1990-е — начале 2000-х годов измерялась десятками, а то и сотнями процентов. Наши резервы составляли 9,5−12 миллиардов, а долг — 124−145 миллиардов», — рассказал Владимир Путин.
«И людям было очень тяжело», — добавил он. «И сейчас, не просто, конечно, но… тогда даже военным не платили, не выплачивали денежное довольствие и пенсии задерживали месяцами, зарплату не платили годами.».
По его словам, сейчас не просто изменилась ситуация — страна практически стала другой.
Интересно, благодаря чему она стала другой? Благодаря годам высокой цены на нефть? А что дальше? Как теперь не растерять то, что удалось сохранить?
— Есть нефтедобывающие страны, которые даже при высокой цене на нефть не развивались должным образом — таковы, например, Венесуэла или Нигерия, — отмечает исполнительный директор Международной мониторинговой организации CIS-EMO Станислав Бышок.
— Имея огромные запасы углеводородов, они не смогли за долгие годы благоприятной международной конъюнктуры создать работающие государственные институты, диверсифицировать экономику, поднять национальную инфраструктуру. В этом смысле приписывать ценам на нефть всё хорошее, что случилось с Россией за последние два десятилетия, — это примерно как утверждать, что нацистов под Москвой в конце 1941 года остановил мороз. Разумеется, мороз свою роль сыграл, огромную роль — но ведь против войск Германии и её союзников воевали такие же люди, из плоти и крови, на которых лютая стужа действовала ровно тем же образом. Аналогичная ситуация и с нефтью.
— По словам Путина, в конце 1990-х — начале 2000-х годов Россия стояла у «опасной черты возможного развала». Так ли это? Он не драматизирует?
— Как справедливо замечено, империи не могут «пасть» — они просто распадаются на части. Так, СССР распался на составные национально-территориальные элементы, никакой из которых не пропал. Такая же история позднее произошла с Югославией — славянского единства не получилось.
В ситуации России рубежа 1990−2000-х фактически независимой была Чечня, которая, наверное, могла бы в некоторой перспективе конвертировать это в статус «полупризнанной» республики — как сейчас имеет место в крае Косово. Насколько отпадение Чечни и, возможно, ещё нескольких республик региона от корневой России можно было бы назвать развалом в каком-то существенном смысле слова? Скорее, нет. Впрочем, сегодня отход Крыма и неопределённое состояние провозглашённых республик Донбасса даёт кому-то основания говорить о распаде Украины. На мой взгляд, это такие заявления также трудно назвать обоснованными.
Вместе с тем, возвращаясь к событиям прошлого — своего личного или относящегося к стране или миру, — мы их всегда переосмысливаем.
— «Сейчас тоже бывают сбои, но ничего подобного по масштабам, конечно, нет», — сказал Путин. А где гарантия, что мы к этому не вернемся? Экономисты в последнее время нас пугают, что текущий кризис может все обнулить…
— Слова вроде «кризис» или «война» в последнее время используются настолько часто и применительно к таким сравнительно ничтожным обстоятельствам, что они практически утратили свою изначальную эмоциональную нагрузку.
Гарантий, что всё вдруг не обнулится, в плохом смысле этого слова, дать никто и не может — кроме, разве что, как в качестве предвыборного обещания. Вместе с тем существуют некоторые поводы для оптимизма. Даже после опустошительных Первой и Второй мировых войн страны-участницы не скатились к средневековью, а достаточно оперативно вернулись к приемлемой жизни на том же уровне, на котором были до войн, а затем и выше. У посткоронавирусного мира ситуация ещё более выигрышная: людские потери, в количественном и, тем более, процентном соотношении, минимальны, разрушений нет, инфраструктура вся на месте, правительства и полиция свои функции выполняют, мировые рынки и интернет работают, коммунальные услуги оказываются, продукты в магазинах есть. Неясно, из-за чего всё вдруг должно остановиться. Не может такого быть, чтобы, как в еврейском анекдоте — у всех вокруг суббота, а у нас пятница.
Экономисты, действительно, указывают на замедление мировой экономики. Это огромная тема, но, очевидно, здесь нет оснований для пессимизма. Скажем, переход в мировом масштабе от «удобств на улице» к санузлу в каждой отдельной квартире — это революция и рывок, без всяких шуток и натяжек. А вот подогреваемый пол в ванной — никакой не рывок. Ведь рост мировой экономики — это не про Теслу, это про урбанизацию и канализацию в глобальном масштабе. Сегодня уже больше половины человечества и три четверти жителей России — горожане, со всеми прилагаемыми удобствами.
— По словам президента, «страна практически стала другой» и заняла достойное ее место «в международных делах». Заняла ли? В 90-е все же мы не были в состоянии фактической холодной войны с Западом, историю опять же никто не пытался переписывать, а за время правления Путина мы умудрились даже с Украиной поссориться, а сейчас и с Белоруссией не лучшие отношения?
— Действительно, хотелось бы занимать достойное место в мире, которое бы при этом не предполагало ни ухудшения отношений с другими великими державами, ни сложности даже с самыми близкими соседями. Некоторые говорят: как было хорошо в 1995 году — на тогдашние празднования 50-летия Победы в Москву прибыли все значимые мировые лидеры, везде мы были приняты, везде рукопожатны. Другие возражают, что, мол, за этой рукопожатностью скрывалось фактическое ничтожество, внутреннее и внешнеполитическое, в котором оказалась тогдашняя Россия. Кто здесь прав? Вопрос исключительно ценностный и субъективный.
Поэтому отвечу субъективно. 20 лет назад, оказываясь в какой-нибудь приличной зарубежной стране, меня не покидало чувство, что попал из разрухи в цивилизацию, где «всё лучше». Сегодня же (точнее, в прошлом году), гуляя, скажем, по Нью-Йорку — как-никак, столице мира, — чувствуешь иное: что попал из цивилизации — тоже в цивилизацию, немного другую, где-то более продвинутую, а где-то — существенно уступающую. Ощущение бедного родственника напрочь отсутствует. Насколько за эту трансформацию субъективного сознания можно хвалить Путина, нефть, работу мэрии Москвы или Нью-Йорка или ещё какой-то фактор — каждый решает сам.
— Путин и многие прокремлевские политологи любят повторять, что в 90-е мы стояли у черты, что чудом удалось спасти страну. Может, хватит уже повторять эту мантру. 20 лет прошло. Это еще действует на умы граждан?
— Чем отличается хорошая пропаганда от fake news? Последние по определению содержат ложь, выдумку, их обычно можно разоблачить в один-два клика. Хорошая пропаганда же опирается на железобетонные факты и в этом смысле устойчива к разоблачению. Скорее, люди, которые пытаются как-то рефлекторно «опровергнуть» хорошую пропаганду, оказываются в глупом положении. Скажем, меня поразил один известный оппозиционный спикер, который не так давно заявил, что нынешний уровень убийств в России не ниже, чем в 1990-е годы. А человек, между прочим, — доктор исторических наук, а не «ноунейм из Фейсбука».
Действительно, качество жизни в России с 1990-х годов выросло существенным образом, а сюда входит не только покупательная способность и доступность товаров, но и здоровье, долголетие, криминогенная обстановка, инфраструктура. В некотором смысле, даже сужение представленности независимых медиа в традиционном газетно-телевизионном пространстве компенсировано тотальной интернетизацией, с широчайшим разбросом мнений.
Вместе с тем люди в целом, как представляется, склонны сравнивать своё текущее благосостояние с предыдущей пятилеткой, а не с более ранними периодами. И в этом смысле частая апелляция к «лихим девяностым» может стать раздражающим фактором. Примерно таким же, скажем, как апелляция к «майдану» или указание на «Запад».
—На днях спикер Госдумы Вячеслав Володин заявил, что будущее России будет строиться по лекалам, которые заложил Владимир Путин. Так ли это? насколько прочны эти лекала? Не обнулит ли их возможный преемник?
— При всём персоналистском характере власти в современной России, президент не контролирует функционирование систем ЖКХ и высшего образования, работу МФЦ или сайта «Госуслуги», полёты самолётов или поездки поездов, метро и такси, бесперебойную подачу Интернета в квартиры и гаджеты потребителей контента — и многое другое. В этом смысле вряд ли стоит опасаться сбоя работы всего этого многообразия, которое, собственно, и составляет основу жизни для наших сограждан, при смене власти. Как не обрушит эту глобальную инфраструктуру и COVID-19. Благо, как оказалось, даже кандидатские диссертации можно теперь защищать дистанционно — благодаря современным способам коммуникации, которые также не зависят от президентов, а исключительно от качества соединения и способностей профессоров старшего возраста совладать с техникой.
Что же касается нынешнего периода истории России, то, разумеется, он будет связан с именем Путина, как 1990-е годы связывают в первую очередь с именем Ельцина, а уже потом с реформами, дефолтом, первой войной в Чечне или расстрелом парламента. Если «девяностые» по совокупности факторов считают скорее скверным для России временем, то эпоха «путинизма», в этом нет сомнений, будет считаться в целом положительным этапом в жизни страны. А раз так, то очевидно, что у любого преемника нынешнего президента очевидным образом будет мотивация обращаться именно к «хорошему» двадцати- или двадцатипятилетию, а не к «плохому» десятилетию. Как, скажем, американские президенты-республиканцы любят соотносить себя с Рейганом, а не с куда более контроверсийным Никсоном.
источник