В годы Великой Отечественной войны Красная армия взяла в плен 2 733 739 военнослужащих вермахта, СС и СД (по данным НКВД) и 752 467 военнослужащих стран-сателлитов Германии (венгров, румын, итальянцев и финнов), всего почти 3,5 млн человек. Нет сомнений, что было готово сдаться еще большее число врагов — просто в боевой обстановке не всегда сдающимся в плен предоставляли такую возможность. Помимо банальных эксцессов (когда красноармейцы убивали только что взятых в плен немцев из ненависти к ним) и ошибок (когда случайно в бою убивали уже бросившего оружие и поднявшего руки), готовых сдаться в плен врагов могли убить из-за того, что они недостаточно определенно выразили эту готовность, не выполнили несколько простых правил.
Во-первых, при сдаче в плен прямо во время боя было совершенно необходимо сделать два абсолютно понятных и сигнализирующих о сдаче действия: бросить в сторону оружие, встать прямо и поднять вверх руки. Желательно при этом громко говорить или кричать «сдаюсь!», но тут уж у кого как получалось. Обычно это помогало, и советские воины, даже ненавидя немцев, сдающихся в плен не расстреливали. Так, старший лейтенант 7-й роты 3-го батальона 653-го полка Черкашин вспоминал, как ворвался в окопы врага, столкнулся с немцем и направил на него оружие: «За стеклами очков — обезумевшие от ужаса глаза... Я не стал убивать немца, видя, как он бросил свой автомат и поднял руки». Обычно советские солдаты (особенно в начале войны) не тратили во время боя свое время на расправы со сдавшимися в плен. Новобранец Юрий Глазунов вспоминал, что в начале войны, когда немцев еще не ненавидели как самых ужасающих зверей, к пленным «относились как к выбывшим из игры», то есть нейтрально и даже благожелательно (пропаганда ведь прежде учила, что немец — это классовый друг, такой же трудящийся, как и русский, но только ему капиталисты промыли мозг и заставили воевать).
Еще лучше было сдаваться целыми подразделениями не во время боя, чтобы избежать внезапного артобстрела или авианалета. Обыкновенно готовая к сдаче часть оправляла офицера-парламентера для переговоров с офицерами Красной армии. Условиями сдачи было полное разоружение и передача всей военной техники и припасов советскому командованию.
Если же в плен немец попадал в одиночестве или в составе небольшой группы, тут было мало шансов сильно повлиять на свою судьбу. Но все же лучше было держаться ближе к советским офицерам и людям более старшего возраста, более уравновешенным, склонным выполнять приказы командования (пленных не убивать), а не рядом с молодыми солдатами, горящими жаждой мести за чудовищные преступления немцев на территории СССР, описания которых до сих пор леденят кровь. Так, немец Ханс Беккер в книге «На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950» описывал, что после сдачи в плен солдаты хотели его линчевать несколько раз. В лагерь его конвоировали двое — еще совсем молодой красноармеец и младший офицер. В пути (часть которого преодолевали пешком) офицер отлучился по нужде, и в это время солдат со взором, полным ненависти, повел Беккера (по своему произволу) на расстрел. В последний момент немца спас вернувшийся командир, практически вырвавший винтовку из рук своего младшего товарища, уже поставившего Беккера к стенке. Так что держать ухо востро не мешало любому пленному в любой ситуации.
Вообще же от случая зависело очень многое. Как пишет историк С. Карнер в книге «Архипелаг ГУПВИ. Плен и интернирование в Советском Союзе. 1941—1956», судьба пленного оказывалась в руках незнакомых солдат и офицеров противника, которые могли сами решать, жить или умереть пленному: «Шанс выжить в начальной фазе плена, порой просто выжить на поле боя был невелик по сравнению с позднейшими фазами плена». Карнер считает, что до 40% сдавшихся в плен красноармейцам (т. е. почти 1,5 млн человек) не пережили первую фазу плена и даже не были зарегистрированы как пленные. В организациях учета солдат и офицеров они числились как без вести пропавшие. Конечно, эта оценка Карнера и ученых Института по изучению последствий войн им. Л. Больцмана (Грац, Вена, Клагенфурт) носит предположительный характер, с тем же успехом можно было бы написать и «30%», и «50%». Но, вероятно, Карнер прав в том, что множество пленных не дожили до лагеря и умерли или были убиты после боя или на пути в ГУПВИ. Там, где бои были особенно жестоки (Сталинград, Курск, Кенигсберг), кровавее были и расправы над немцами. Иногда советским командирам приходилось даже сетовать на своих воинов. К примеру, член Военсовета Северо-Западного фронта, П. Пономаренко, писал в своем дневнике в марте 1942 года о немцах: «Конечно, сдаваться будут мало... если будем расстреливать пленных на виду у немцев». Незадолго до этого красноармейцы на его фронте уничтожили группу немцев, сдавшихся в плен и шедших с поднятыми руками в сторону советских позиций. Справиться с самосудами так и не удалось до конца войны. До самых последних ее дней солдаты нередко жестоко мстили плененным врагам, причинившим столько страданий их родине.
Константин Дмитриев