"День начала войны, 14 августа 1992 я помню, как сегодня. Мне тогда было 13 лет, я был на каникулах у бабушки и дедушки в деревне, тогда это село называлось Линдава. Это был обычный жаркий день, бабушка приготовила мне завтрак, я поел и занимался своими так называемыми детскими делами. Родители жили в городе и, вдруг, неожиданно приехала мама, и я заметил, что что-то не так, мы зашли домой, и мама сказала, что началась война. Слово "война" мы слышали только по телевизору, и поэтому тогда я не придал этому особого значения, я думал, что это игра. Никакого страха как такового я не ощущал и не понимал, какие могут быть последствия. Но я видел, что люди были в состоянии паники, в основном женщины, мужчины спокойнее к этому отнеслись. Именно в день 14 августа я первый раз увидел, как прилетели грузинские вертолеты и начали стрелять. Они же прилетели со стороны моря, а с нашей деревни как раз было видно это всё, так как мы жили на возвышенности. Я помню: мы с моими друзьями стояли и смотрели на это, мы были детьми, тем более мальчишки и, естественно, нам было интересно посмотреть. Самым страшным, мной увиденным в этот день, было то, что я увидел, приехав с родителями в город. Реально в людей стреляли, везде дым, люди убегают, вот тогда я понял, что это всё очень серьезно и тогда только у меня появился страх. Ближе к вечеру старшие собрались дома и разговаривали о том, как дальше быть и что делать. Я думаю, что такое обсуждение было у каждого в семье. А я Нсидел и слушал взрослых и тоже по-детски думал о том, как сделать так, чтобы всем было хорошо. В этот вечер мы остались дома. Ночью никакой стрельбы не было, но я не скажу, что я спокойно заснул. Я лежал и думал о том, что будет дальше с нами, и хотел, чтобы это всё был мой страшный сон. И вот, когда эта тяжелая ночь 14 августа всё таки прошла, а на следующий день всё продолжилось и продолжилось еще хуже, чем вчера, то я понял, что это происходит со мной реально, и никакой это не фантастический фильм или сон.
Папа 14 августа уже был на Красном мосту, я был дома с мамой, маленькой сестрой, дедушкой и бабушкой. Я видел, как мужчины шли на войну, и мне тоже возможно хотелось пойти с ними, но я понимал, что мне не разрешат просто. Я понимал, куда пошел папа, я понимал, что всё это серьезно, но всё равно был ребенком, который не до конца осознает всё. Уже на следующий день, 15 августа было страшнее, я включил телевизор и увидел кадры, как грузинские танки наступали, и уже было понятно, что идет обострение. Чем дальше, тем было страшнее, и уже сладким сном мы не засыпали. И потом, когда уже начались реальные боевые действия, бывало так, что мы ночью выбегали из дома на улицу и прятались, бомбили, стреляли, и мы боялись, что какой-нибудь снаряд попадет в дом. Женщины выбегали с детьми на руках, босиком, прятались в подвалы или еще куда-то, дети кричали, плакали, до сих пор как-будто помню эти голоса смешанные со звуком стрельбы.
Но самым переломным днем в моей жизни, стал день 22 октября, и наверно это был самый страшный день во всей моей жизни. Я игрался в соседнем дворе со своим другом Зуриком Саджая, это была грузинская семья, и мы были очень близки с ними. И вот к нашему дому подъехал РАФ, в то время ездили такие маршрутки, оттуда вышли 15 грузинских гвардейцев и без каких-либо объяснений начали стрелять по нашему дому. Потом они зашли домой, я тоже побежал домой и увидел, как схватили дедушку и папу, который периодически приезжал домой с фронта. Их держали под прицелом автомата, заломили им руки, дома была только бабушка и моя сестра, которой был годик, сестра спала в кроватке. Бабушка их спрашивала, за что вы это делаете, зачем, но они её не слышали. Я смотрел на это всё и понимал, что их сейчас заберут, но я не понимал за что. И в этот момент я почувствовал, что к моей голове один из этих гвардейцев приложил автомат, и помню это чувство как сейчас, я понял, что это не игрушечный автомат, которым я игрался в детстве и то, что со мной происходит сейчас, это то, что я видел только в фильмах. Потом к нам подошел другой гвардеец, и они о чем-то говорили на грузинском языке, но, поскольку я вырос среди грузин и понимал немного грузинский, я понял, что тот, который подошел, сказал ему, что: "Это ребенок, оставь", и тот убрал автомат. Я отошел в сторону и посмотрел на этих всех людей и понял, что они все были в неадекватном состоянии, было видно, что они были какие-то странные, и уже сейчас я понимаю, что они были в наркотическом опьянении. Тогда я запомнил их лица, может не всех, но если бы вдруг сейчас их встретил, то узнал бы точно. Они были очень сильно озлобленными, разговаривали на повышенных тонах, можно сказать кричали даже, были в каком-то озверевшем состоянии. Они кричали о том, что мы сейчас вас всех убьем, зарежем, дом сожжем и много чего другого. Даже соседи грузины на этот шум вышли на улицу, но один из гвардейцев увидел их и начал на них орать, чтобы они зашли обратно, а то и им достанется сейчас. После чего вывели папу и дедушку из дома, посадили на заднее сиденье этого рафа, сели сами, а часть из них села в машину дедушки и уехали. Я вот хорошо запомнил этот момент, когда уезжала машина, я взял на руки сестру и смотрел вслед им и надеялся, что я еще увижу их. Потом с города приехала мама и, узнав обо всём, была в шоковом состоянии, я тоже хотел что-то сделать, но не знал, как помочь и как успокоить маму и бабушку. Уже на следующий день мама с дядей поехали в город в комендатуру, чтобы уже там узнать о месте нахождения папы и дедушки и там им сказали, что якобы они их отпустили, а место их нахождения они не знают. Искали их везде, где было возможно, по больницам, по моргам и нашли их только на четвертый день. Нашла их бабушка недалеко от нашего села, это район Чанба, и вот там в заброшенном месте лежали их тела. На самом деле на том месте, где их нашли, еще до войны был убит человек, и эту историю все знали, и вот бабушка, вспомнив это, пошла туда и, как оказалось, что её интуиция была верна. С бабушкой были дядя и мама в этот момент, они их нашли уже обстрелянными и было понятно, что над ними там издевались, пальцы рук были порезаны и было очень много пулевых ранений, в них стреляли так, как-будто это были главные враги Грузии. Когда их привезли домой, я был во дворе и, увидев, как их заносили домой, у меня внутри как-будто всё сжалось, и мне было так их жалко, что я даже не мог и слово сказать наверно в тот момент, но я не заплакал, я так и остался стоять во дворе со своими мыслями. В тот момент я как-будто повзрослел за эти минуты, и я почувствовал внутри ненависть, и я хотел точно также поступить и с этими людьми, которые убили моих родных. Та ночь прошла, и больше одного дня уже невозможно было их держать дома, ну сами понимаете, уже был пятый день со дня смерти, и их похоронили недалеко от нашего дома. Любого человека можно довести до колеи, и тогда, будучи еще ребенком, мне хотелось отрезать им головы всем, и это не потому, что у меня нет сердце или морали, просто эти люди другого не заслуживают. Пусть даже это большой грех перед Богом, но я бы это сделал, если мог. Я не хочу, чтобы думали, что я националист. Да, они были грузины, но нет плохой нации, есть плохие люди, а в данном случае это не люди, это звери.
После смерти родных мне людей, у меня как-будто пропал и страх перед собственной смертью. Я ничего не чувствовал кроме ненависти после этого. С другой стороны, получается так, что я был единственным мужчиной, оставшимся в нашей семье, и я чувствовал определенную ответственность за маму, сестру и бабушку. Мне было всего лишь 13 лет, и я старался помогать им, как мог, ведь надо было как-то выживать. Помогал бабушке в огороде, помню у нас всё было, и совру, если скажу, что мы были голодными хоть один день. Привозили муку нам в деревню, раздавали, я ходил тащил этот мешок домой и всё, казалось бы, шло своим чередом, несмотря на то, что шла война. Жили мы в том же доме, по соседству с грузинами опять - таки, но, несмотря на мою ненависть, к соседям я относился всегда хорошо, я не испытывал какое-то недоверие к ним, наоборот, мы помогали друг другу и они нам во многом помогли и вообще, можно сказать, что жили как одна семья. Да и дома мама всегда говорила о том, что нация ни при чем, и со мной отдельно говорила об этом, она видела, что я тоже как-то замкнулся на этом всём. Но у меня была ненависть именно к людям в форме, вот когда я видел грузина в форме, то эта ненависть просыпалась как-будто во мне. И всегда, смотря на них, я думал, вот наверняка и он где-то там кого-то убил так же, как и моих родных убили такие же люди в форме.
И вот прошло какое-то время после убийства отца и деда, к нам опять пришли гвардейцы в форме, я стоял во дворе, они подошли ко мне и спросили, где живет мой дедушка, а я посмотрел на них, сжав кулак, показал на могилу деда и сказал: "Вот, где он живёт, смотрите". Им не понравилось то, как я ответил, я это понял сразу. Они после этого выстрелили несколько раз в воздух и по дому, но меня они не тронули. На балконе стояла бабушка с сестрой на руках, один из них подошел и направил дуло автомата сестре в голову, и я это увидел и как-будто замер в тот момент. Я понял, что они сейчас и её убьют и подумал о том, зачем я им нагрубил. Но к нему подошел другой гвардеец и сказал, что это ребенок, оставь её. Я не знаю почему, но они поговорили между собой и почему-то поспешили уйти. В этот день они ушли, но я думал о том, что они вернутся в любой момент. В то же время опять начался обстрел, летели снаряды, и я опять был со своим другом Зуриком, мы отошли недалеко от дома, и совсем рядом с нами упал снаряд, и мы с ним легли на землю и закрыли голову руками, было очень страшно, но потом, когда всё закончилось, мы встали и смеялись. И я до сих пор не понимаю, почему мы тогда смеялись, это было какое-то смешанное чувство страха и истерического смеха. Возможно, это было осознание того, что самое страшное уже позади, и уже страшнее того, что со мной произошло, уже не будет, но ,видимо, я ошибался. Когда уже близился конец войны, младший брат моей бабушки приехал к нам домой на грузовике, я подбежал к нему и стоял рядом, в этом грузовике была граната, и он хотел её переложить или выкинуть куда-то, я сейчас точно не помню, но когда он взял её в руки, то она взорвалась. Этой волной меня отбросило от грузовика, и я ударился головой обо что-то, я приподнялся и увидел, как горит этот грузовик вместе с дядей и помню, как сегодня, какое это было огромное пламя. На моих глазах сгорел еще один родной мне человек, и я ничего не мог сделать, это уже потом, когда огонь немного утих, подбежали какие-то люди и потушили этот огонь. И я помогал вытаскивать тело дяди с машины, вернее то, что осталось от него. Этот день был отмечен в моём сознании, как ещё один страшный день войны. Хотя, наверно, каждый день этого года был страшен по своему. Еще помню один момент, это было прямо под конец войны, мы с другом стояли на холме в деревне и вдруг услышали рёв танка и увидели, как он заезжает к нам в деревню. Он ехал с такой скоростью, что мы подумали, что сейчас он нас переедет, но он остановился прямо перед нами. Я в этот момент очень испугался, люди. которые сидели наверху этого танка, были с какими-то странными лицами, водитель танка высунул голову из люка, посмотрел на нас и улыбнулся, хотя я не знаю чему он улыбался, они спрашивали у нас дорогу и потом уехали.
Потом, уже под конец войны, грузины всё - таки сожгли наш дом, и я видел, как он горит, и тогда я заплакал. Наверно плакал я уже от безысходности и думал о том, где мы будем жить теперь. Но шли дни, мы жили у знакомых в доме, и война уже близилась к концу. Я хорошо помню и конец войны, когда сказали, что мы победили. Помню, как наши стреляли, помню, как шёл по дороге и видел, как люди лежали прям на дороге и умирали, это были грузины. Однажды я остановился и увидел, как умирает один грузин в форме, я стоял и смотрел на него и чувствовал ненависть, я смотрел и хотел, чтобы он умер. Может, это не по-человечески звучит, но я это не скрываю до сих пор, да, я так думал, да, я это ощущал. Ненависть во мне просыпалась только тогда, когда я видел грузин в форме и до сих пор, когда я даже по телевизору вижу грузин в форме, в голове как кадры из кинофильма прокручиваются воспоминания из войны.
Я не могу сказать, что в День Победы, я чувствовал какую-то радость, было просто наверно спокойствие, хотя и его я не до конца ощущал. Было просто чувство неопределенности и было непонятно, а закончилась ли эта война сегодня.
Это всё невозможно забыть, даже если ты был ребёнком, это серьезное горе, которое пришлось пережить моей семье, и не дай Бог ещё раз кому-то такое пережить. Хотя я всё это время думал о тех людях, которые, возможно, пережили ещё большее горе во время этой войны. Те, кто были в том осознанном возрасте что и я, думаю никогда и ничего не забудут. Я часто езжу в те места где вырос, хотя там уже нет никакого села, всё было сожжено, на месте нашего дома остался только фундамент, который тоже уже весь в зарослях. Сохранился тот самый грузовик, в котором сгорел дядя, он до сих пор стоит у ворот нашего дома. Я люблю это место, люблю посидеть там и подумать, вспоминаю детство и то как мы там жили во время войны и как-будто снова вижу это время наяву.Сейчас я могу сказать, что день 14 августа 1992 года возможно был для меня лучшим днём, чем уже День Победы, потому что тогда я не понимал, что такое война, и возможно именно 14 августа и закончилось моё детство.
Руслан Депелян
источник