В особо патриотичной среде нынче стало модным воспринимать слова президента и сильных мира сего слишком буквально. Страдают при этом не только «лбы» особо рьяных старателей, но и преломляется нормальный и привычный ход вещей. Так, например, слова президента о том, что нужно бороться с чрезмерной латинизацией вывесок в наших городах, привели в итоге к тому, что на московских предновогодних ярмарках внезапно пропал глинтвейн, а на его месте появился абстрактный «рождественский» напиток.
Незадолго до любимого праздника всей страны журналист Павел Каныгин в Фэйсбуке сообщил с отсылкой на неких коммерсантов, что «Чиновники Москвы запретили предпринимателям на рождественских ярмарках использовать иностранное слово «глинтвейн». Вскоре об этом написала и журналистка Елена Рыковцева: “Москва запретила слово «глинтвейн». «Горячий новогодний напиток – 200р.» - на новогоднем базарчике на Кузнецком мосту. «Это чай?» - спрашиваю я. «Это глинтвейн!» - оскорбленно говорит продавец. «А почему вам не написать – «глинтвейн». Непонятно же, что за напиток». «А потому что нам это слово использовать запретили», - говорит продавец”. За этими двумя постами последовала целая серия фотографий. Сделанных неравнодушными то ли к глинтвейну то ли к русскому языку граждан. И действительно, вместо привычного глинтвейна на улицах Москвы предлагали не только горячий новогодний напиток, но и «Горячий рождественский напиток», и «Горячий праздничный коктейль», и даже «Пражский новогодний напиток». Учитывая, что слово глинтвейн прочно вошло в обиход, подобные замены просто путали покупателя
Как позднее сообщил руководитель департамента торговли и услуг столицы Алексей Немерюк: «Каких-либо запретов нет, есть просто рекомендация. Но если люди уверены, что их напиток соответствует именно классической рецептуре, которая используется за рубежом, почему бы и нет. Хотя хотелось бы, чтобы мы имели свои напитки, русские, которые также можно продавать на ярмарках и фестивалях». И вот тут у меня возникает логичный вопрос, одно дело, что нужно и свои напитки продвигать, есть же у нас квас или медовуха в конце концов, но не слишком ли менять привычное иностранное имя напитка на что-то совершенно не понятное? С таким же успехом глинтвейн можно назвать горячим вином со специями. Это обогатит как-либо русской язык?
С другой стороны, надо признать, что проблема чрезмерных заимствований из иностранных языков, действительно, стоит у нас на повестке дня. Дедлайны, лимиты, пруфы, селфи и прочие модные словечки встречаются как в повседневной жизни, так и в материалах СМИ. В этой связи Жириновский, выступая на заседании госсовета по культуре, предложил все иностранные слова заменить исконно русскими. Еще в феврале 2013 члены фракции ЛДПР Владимир Жириновский, Владимир Овсянников, Александр Балберов, Сергей Журавлев, Виталий Золочевский, Константин Субботин и Виктор Соболев внесли в Госдуму законопроект о запрете на использование в СМИ иностранных слов при наличии русских аналогов. Наказывать за нарушение такой нормы либерал-демократы предлагали штрафами, в крайнем случае — даже увольнять провинившихся журналистов. То есть пишешь менеджер вместо управленца – штраф. Голкипер вместо вратарь – штраф. Ну или селфи вместо, например, «себяшки» - опять таки штраф. Строго говоря, Жириновский и Ко ничего нового не придумали, и борьба за чистоту русского языка началась задолго до них. В XIX веке министр просвещения России славянофил Александр Шишков предложил отказаться от иностранных слов и заменить их русскими. В результате были придуманы «мокроступы» вместо «галош», «трупоразъятие» вместо «анатомии», «шарокат» вместо «бильярда» и другие замены. Очевидно, что старое иностранное пришлось нам русским по душе больше, чем искусственно придуманное якобы русское. Галоши остались, а вот мокроступы ушли в небытие.
Более рационально к проблеме, поднимаемой Жириновским, подошел Путин: «Метро можно поменять, конечно, на «подземку». Но французы же не меняют «бистро» на «кафе». Есть какие-то вещи устоявшиеся. Хотя в целом, я считаю, что Владимир Вольфович прав, и нам нужно к этому посерьезней относиться и повнимательней». И далее: «Иногда приезжаешь в какой-то город, сразу виден уровень культуры местного чиновничества, если на каждом углу у нас все названия, реклама исключительно латинскими буквами изображена. Все хорошо в меру».
Вот это ключевое «в меру», кажется, не совсем понятно тем, кто не рекомендует использовать слово глинтвейн. Во-первых, аналога этого слова в русском нет, и во-вторых, сам напиток то иностранный, поэтому логично и его немецкое название. До абсурда ведь можно и остальное общепринятое довести. Президента, например, называть исключительно правителем, премьер-министра - старшим боярином, парламент - земским собором, адвоката – защитником, а конституцию – русской правдой. Ну, или как-то так.
Но вернемся к первопричине, к самим заимствованиям, без которых, кстати, не обходится ни один язык. Английский, французский, испанский – сплошь и рядом заимствования из латинского. Не удивительно, что и наша культура на протяжении веков впитывала в себя новые слова других культур, с которыми мы так или иначе взаимодействовали. В учебниках по русскому языку приводятся длинные списки заимствованных слов из церковнославянского, древнегреческого, латыни, немецкого, французского, голландского, польского и других языков. И это не только новомодные словечки наподобие «брифинга» или «селфи», а вполне привычные нам, но уже обрусевшие слова. Так, например, «помидоры» пришли к нам из итальянского, «картофель» — из немецкого, «огурцы» — из греческого, «котлеты» — из французского. А мы совсем недавно подарили французам слово le malossol, которое в 2011 году было включено во французский словарь «Ларусс». Так что процесс этот не односторонний.
По словам экспертов, количество заимствований в русском языке уже превышает 10%. Но при этом не до конца ясно, какое слово считать заимствованным, если мы берем на вооружение из английского, например, слово пиар, но производим от него словообразование в соответствии с правилами русского языка и так получаем целую линейку слов: «пиарить», «пиарит», «пропиарить», «отпиарить», «пиарщик», «пропиаринный» и другие. Кто-то, кстати, на полном серьезе считает, что у слова «пиар» в русском языке есть аналог в виде «пропаганда». Если возвести неадекватность в абсолют, то вскоре у нас не только «новогодние напитки» будут, но и «специалисты по пропаганде» и «пропагандистские кампании» появятся.
Проблема ведь в том, что зачастую у, казалось бы, полного русского аналога значение слишком широко. Например, «убийца» не может быть полностью эквивалентен «киллеру». Заимствований не надо бояться, если они не ломают грамматику русского языка и гармонично в него встраиваются. На простом человеческом уровне нам становится понятно, что пригодно для нашего языка, а что нет. Компьютер, например, ни у кого отторжения не вызывает, а вот «сейлзменеджер» вряд ли войдет в широкий обиход. Глинтвейн прижился, значит оставьте его в покое. Куда пошлее звучит, когда русское слово «билет» журналисты в статьях «тикетом» называют.
источник