В первых числах мая наш 1162-й стрелковый полк находился в южной Cилезии на границе с Чехословакией. Полк был обескровлен в боях, но мы шли вперед. Сражаться нам приходилось с фольксштурмовцами. Они отступали, огрызаясь пулеметными очередями и минометными выстрелами.
Перед большой деревней Лихтенау наш полк собрался вместе на небольшой горке. Командир молча смотрел на видневшуюся за полем деревню и о чем-то размышлял.
- Артиллеристы! - обратился он к сержанту, расчет которого с пушкой «ЗИС-2» был тут же. - Попадите вон в ту большую трубу!
И он показал на возвышающуюся над домами деревни трубу неизвестного назначения.
Нам стало понятно, что задумал командир. Развернись наши жиденькие группы перед деревней, засевшие за каменными домами немцы поймут, что нас мало, и перестреляют, как куропаток. Значит, надо показать свою силу, устрашить и заставить население Лихтенау капитулировать. И тогда мы без пролитой крови займем ее.
Как сейчас вижу сержанта с медалями на груди, бравого артиллериста, прильнувшего к панораме пушки. Выстрел, и... снаряд разорвался за деревней.
- Мазилы, - сердито сказал подполковник. У сержанта гимнастерка мгновенно стала влажной от такой «похвалы». Он снова наклонился к приборам, прицелился и выстрелил. Снаряд попал в трубу. Белое, ватное облачко повисло возле нее, как приклеилось. И через несколько минут над домами деревни заколыхались белые простыни. А на поле за деревней показались бегущие к лесу мужчины: фольксштурм спешил покинуть Лихтенау.
- Минометчики, - крикнул командир полка. - Дайте беглым одной ржавой миной по удирающим!
Разрывы трех мин пришлись в гущу убегающих.
- Ну а теперь всем - повозочным, связным, кухням - вперед! - прозвучала новая команда. Надо сказать, что если «активных штыков» в полку было очень мало, то ездовых, химиков, санитаров, кашеваров достаточно. И вот вся эта «орда» стремительно понеслась к деревне. «Активные штыки» неширокой цепью устало шли следом.
И вот еще что мне запомнилось. В деревне из-за углов домов на нас украдкой и с любопытством смотрели женщины, которые в других местах прятались, запуганные геббельсовской пропагандой о зверствах русских солдат. А, может быть, жители оценили, что мы вошли в их деревню мирно.
Командир полка и мы с радистом зашли в один дом, хозяевами которого оказались старик с культяпкой вместо ноги и старушка. Командир развернул карту, радист включил рацию. А старушка тем временем принесла банку молока и противень с ватрушкой.
- Битте, эссен, тринкен, - произнесла она. Командир отказался, а я взял кусок ватрушки и торопливо выпил стакан молока. Мы были очень голодные, два дня не ели.
Полк снова собрался вместе. Подошли к горе, густо поросшей деревьями. И тут бойцы подвели к командиру пойманного ими пожилого фольксштурмовца. Он посмотрел на немца и, повернувшись к своему заместителю, произнес: «Что с ним делать? Дать ему тащить катушки связи - не осилит. Станину «максима» - упадет». Оба засмеялись.
Надо сказать, что с утра нами было захвачено около двух десятков пленных, все - молодежь. И наши пулеметчики заставили их нести части станкового пулемета, коробки с лентами, а связисты нагрузили на пленных катушки, минометчики часть минометов. Фольксштурмовцы в выгоревших серых мундирах были очень заметны среди бойцов, и даже казалось, что их столько же, сколько и нас.
- Пусть идет домой, война скоро должна закончиться. Нах хауз! - сказал командир немцу. - Иди, иди, никс пук-пук! Нах хауз!
Но старик глядел ошалело и не двигался. Его стали подталкивать в спину. Наконец он попятился, повернулся, хотел бежать, споткнулся и на четвереньках по-собачьи преодолел несколько метров. Потом поднялся и стал смотреть вслед нам, уходящим. Мы долго видели его застывшую фигуру, пока она не превратилась в точку на горизонте.
А полк одной колонной вместе с пленными немцами вошел в другой большой населенный пункт. Я со своими саперами обогнал пехоту, и мы остановились в крайнем доме. Я сел в простенок между окнами, разулся - ноги устали.
В дом входили связисты, артиллеристы, бойцы. Кто-то, помню, уселся на подоконник с гармошкой. И вдруг огромной силы взрыв потряс дом. Посыпалась штукатурка, стекла. Кто сидел на подоконниках, в крови кинулись к выходу. На улице ствол пушки отлетел метров на сто, лошадей разнесло по кусочкам. На шоссе зияла глубокая воронка от заложенного до нашего прихода фугаса...
Это было уже к вечеру 8 мая, а через несколько часов мы узнали, что кончилась война. А еще через час командир сказал, что для кого-то война кончилась, а для нас - нет. Завтра пойдем освобождать Прагу!
источник