Сразу скажу, это не рецензия на книгу, не комментарии к изложенному в нем манифесте, не толкования её базовых положений. Это – дань памяти ее автору Сергею, моему давнему украинскому знакомому, трагично и до обидного рано ушедшему из нашей непростой, но все же бесценной жизни. Я не разделял его политических взглядов. Точнее, даже не вдавался в них. Бытие Сергея затеняло его сознание. Поскольку это бытие было вызывающе ярким, эпатирующе экзотичным, глубинно назидательным. Поэтому я часами мог говорить с ним «за жизнь», не отвлекаясь на идеологические отступления и доктринерские ответвления. Это были диалоги анархиста с экзистенциалистом, где оба прячут свои убеждения за ностальгическими воспоминаниями, бытовыми наблюдениями и прагматическими устремлениями.
Еще это были диалоги снайпера с философом. Сергей был снайпером советского спецназа, а я – советским выпускником филфака. Говорят, что парадокс в том, что снайперский прицел приближает, но все проблему через него кажутся мельче. А философия все отдаляет, но многие проблемы в ней вдруг укрупняются. И философия не делает поправок даже на ветер. Отсюда, наверное, и был наш взаимный интерес...
Сергей был не просто личностью (сильной, противоречивой, незаурядной), но еще он был экспериментом эпохи. На нем она выясняла, как будет вести себя опытный тренированный опасный профессионал, освобожденный от присяги, утративший запреты, разочаровавшийся в государстве. Подозреваю, что эпоха ожидала, что такие люди поголовно уйдут сначала в «бригады», потом в «личку». А далее – бизнес, депутатство. И они шли по этому пути стройным маршем. Но были и исключения, такие как мой товарищ.
Создал зачем-то на Украине Союз бездомных офицеров. Пытался с недюжинной энергией поселить, расселить, обогреть коллег и друзей, которые мыкались с женами и детишками по съемным «углам» и обшарпанным комнатушкам. Он записывался на бесчисленные приемы к надутым чинушам, доказывал, спорил. Я вырос в семье фронтового разведчика примерно в таких же «углах». Уже после смерти отца, перебирая его бумаги, нашел неотправленный рапорт начальству. Там отец сообщал, что три семьи с маленькими детьми живут в одной комнате. Просил отправить его на любую войну (тогда начинался корейский инцидент), лишь бы была отдельная комнатка. Поэтому знаю, о чем шла речь.
Сергею все обещали, но ничего не решали. Отсюда, наверное, его ненависть к любому государству. Отсюда увлечение батькой Махно, князем Кропоткиным и команданте Че Геварой. Лучше тачанка, чем военкомовское мурло! Лучше экспроприация, чем мобилизация! Как-то я летел в Венесуэлу консультировать пламенного Уго Чавеса и его политтехнологов. Он попросил меня передать, что готов с коллегами сражаться за строй, который ликвидирует бездомность, за права офицеров на собственное жилье и страны на собственную нефть. Говорил, что подобное предложение передавал и Башару Асаду. Не потому, что сочувствовал тому государственному строю, а потому, что хотел участвовать в мировой борьбе с несправедливостью.
Солдат ребенка не обидит. Спецназ – тем более. И хотелось, наверное, бывшему офицеру спецназа иметь миссию, а не только собственную «хату»... Когда бывший бравый офицер со звучной украинской фамилией взял себе типично русский псевдоним Рощин, я так это и понял. Белогвардейский офицер – русский дворянин Рощин из «Хождения по мукам» Алексея Толстого – как раз и мучился от потери достойных смыслов жизни. Таких, как защита Родины. Если, конечно, она Родина, а не территория тотального воровства, лютой несправедливости и абсолютной лжи.
И Сергей также искал достойные смыслы, достойных друзей и достойные цели. Слышал, что он защищал главные православные храмы от разграбления вооруженными отморозками. Да, он исповедовал анархизм, но не такой, который может отбросить человечество в каменный век. Поэтому в период полного государственного бардака готовился защищать украинские атомные станции от захвата беспредельщиков. Как-то на день рождения он подарил мне боевую резиновую рогатку. Говорил, что где-то в дальних и знойных южных краях он снял из нее часового у лагеря террористов. Я не верил, но подарок принял с почтением.
В наше время благородные фантазии ценнее, чем убогая реальность. За многие годы нашего знакомства, я так и не расшифровал, что в нем было больше – мюнхаузенской тоски по необычной жизни, гриновской мечты по красивым мирам или брутального опыта «дикого гуся». Да и неинтересно мне было это расшифровывать. Интереснее было сидеть вместе в маленьком кафе на Шота Руставели и спорить о том, нужен ли мужчине по закону «короткоствол» для защиты любимой женщины.
Еще я рассказывал ему, как меня раздражают чрезмерно сытые, вызывающе холеные и тошнотворно сдобные лица влиятельных и сверхбогатых украинских персон. Он кротко отвечал, что видел эти лица вблизи, точнее, через сильную оптику: «Так себе – ни харизмы, ни выразительности...» Я не спорил. Ему было виднее.
Когда Сергей тяжко заболел, я видел его только на экране в Сети. Его «грудной профиль» из могучего стал щемяще хрупким, но говорил он внятно и мысли формулировал четко. Жена Виктория говорила, что его мучили дикие боли, но он не проявлял это даже взглядом.
Утверждают, что смертельно больной человек подсознательно хочет гибели и всех других, чтоб не так тоскливо было покидать этот мир. А офицер Сергей Рощин учил, как жить без страха, вражды и ненависти. На своей последней передаче он призывал братские народы жить в дружбе...
Листаю его с коллегами книгу. Все-таки хочется поспорить. Я сам писал статьи о Кропоткине. Наваял даже единственную в своей жизни поэму о Че Геваре. Выпивал с потомками Махно. У меня другое отношение к их взглядам, идеям, мировоззрению. Но вспоминаю слова близкого друга того же команданте Че: «Не спорьте с людьми, которые за свои убеждения и даже заблуждения готовы заплатить собственной жизнью». Я и не спорю.
Р. Дервиш
источник