Военный журналист и фотокорр «АиФ» Владимир Сварцевич — единственный корреспондент, допущенный на закрытую встречу Павла Грачёва и Джохара Дудаева 6 декабря 1994 года. Именно она стала точкой невозврата. Тогда стало понятно: Первой Чеченской быть.
В ноябре 1994 года Владимир Сварцевич вместе с группой журналистов отправился в Чечню, чтобы освещать операцию по наведению конституционного порядка в республике. Тогда слово «война» ещё не звучало. Тогда казалось, что всё может закончиться быстро и без кровопролития, хотя тревожные звонки звучали всё чаще. По просьбе АиФ.ru Владимир Сварцевич вспомнил те исторические дни, памятную встречу российского министра обороны и лидера движения за независимую Ичкерию Джохара Дудаева, начало военных действий и то, как журналисты добывали информацию в условиях военного времени. Владимир Сварцевич уверен: во время Первой Чеченской российские власти проиграли информационную войну.
Достаточно искры
Когда нас, несколько человек, вызвали в министерство печати в 1994 году, перед нами поставили конкретные задачи — мы отправлялсь освещать операцию по наведению конституционного порядка в республике Ичкерия. Нас отобрали не по принципу лояльности, а по принципу опытности. У нас за плечами была работа в Нагорном Карабахе, в Фергане, в Баку. Нам были выданы соответствующие аккредитации, так называемые «вездеходы», которые были согласованы со всеми подразделениями.
Мы прилетели в Моздок. Увидели большое скопление техники, БТРов, вертолётов, самолётов. Журналисты жили в железнодорожном вагоне. Был очень жёсткий режим пребывания: пропуск в особую зону, где мы жили, менялся каждые сутки.
Потом, помню, собрали пресс-конференцию по поводу грядущей операции. Сидят министр обороны Павел Грачёв, Сергей Степашин, тогда директор Федеральной службы контрразведки России, и министр МВД Виктор Ерин. И они говорят, что мы одним парашютно-десантным полком возьмём Грозный, закончим всё за 2–3 месяца. Порядок наведём.
Но мы уже до этого неоднократно бывали в Чечне, понимали, что там анархия, понимали, что войны не избежать, видели беспредел, видели накал страстей, скопление оружия, безвластие. Было очевидно, что конфликт неизбежен. Достаточно искры.
«Я готов говорить хоть с чёртом»
Потом мы поехали в Грозный — вот по какому поводу. В конце ноября оппозицией режиму Дудаева была спровоцирована танковая атака на Грозный. Она бесславно провалилась, часть наших «танкистов-контрактников» попала в плен. Джохар Дудаев решил совершить акт доброй воли и передать часть военнопленных российскому командованию. Мы присутствовали при передаче. После была пресс-конференция.
Дудаев сидел один, в пилотке и военной форме, этакий чеченский мачо. Он был холёный, чистюля, любил порядок, у него в этом плане был бзик.
Я задал ему вопрос: «Господин Дудаев, вы прекрасно понимаете, что сейчас республика Ичкерия на грани войны с Россией. Почему вы не можете встретиться с господином Ельциным, допустим, на его территории, и переговорить, решить этот вопрос мирно? Война — это страшно. Вы готовы встретиться?» На что Дудаев ответил: «Я готов говорить хоть с чёртом, лишь бы только избежать войны. Но Ельцина заела гордыня, и он встречаться не хочет». Я пожал плечами: больше у меня вопросов не было.
После мы с другими журналистами отправились в Моздок. Внезапно нас собирают, я оказываюсь в вертолёте, о цели поездки нам ничего не говорят. Только уже в воздухе сообщили, что Грачёв будет встречаться с Дудаевым в бывшем здании райкома партии в городе Слепцовске.
Когда мы подъехали к месту встречи, там уже стояла громадная толпа вооружённых людей. Их называли повстанцами, боевиками, моджахедами, словом, это были защитники независимой Ичкерии.
«Да, Паша, будем воевать»
Павел Грачёв шёл впереди с охраной, врезался в эту толпу, за ним шли мы. Когда мы проходили через них, все эти несколько сотен человек кричали нам: «Аллах Акбар! Аллах Акбар!». Я уже не помню, стреляли в воздух или нет. Грачёв сразу съёжился, поднял воротник.
Внутри комнаты на втором этаже здания стоял стол и два кресла для переговоров. На встречу журналистов не пустили: мы все сидели внизу и ждали развязки. Решался вопрос, быть войне или нет. Потом вышел один из помощников Грачёва, спросил, кто может сделать снимок на память. Из фотографов я был один. Меня привели в комнату.
Я стал свидетелем следующего разговора. Грачёв спрашивает: «Ну что, Джохар, не договорились?». «Нет, Паша, не договорились», — отвечает Дудаев. «Ну что, Джохар, будем воевать?». «Да, Паша, будем воевать».
Они встали, пожали друг другу руки и больше никогда не встречались. И через несколько дней начались боевые действия — 11 декабря 1994 года.
Когда мы уезжали, стоял сумасшедший крик. Мы сели в вертолёт и вернулись в Моздок.
Потом уже, спустя лет 8, я оказался на встрече с Грачёвым, когда он уже работал в Совете Оборонэкспорта, когда у него уже был маленький кабинетик и не самая высокая, по сравнению со статусом министра, должность.
Я ему напомнил про ту знаменитую встречу с Дудаевым, спросил, не страшно было ему? Грачёв ответил: «Я не то, чтобы боялся, но у меня было такое чувство, что меня там могут грохнуть». Это характеризует не просто сложность, а полную непредсказуемость той ситуации. Обстановка была дикой.
По стакану горючего
Люди прекрасно понимали, что будет война. Но не понимали того масштаба и той тяжести катастрофы, которая ждала нас в так называемом наведении конституционного порядка.
Уже потом, при штурме Грозного и в боях за другие населённые пункты, мы видели неслаженность и недееспособность многих наших подразделений, за исключением элитных. Убедились в плохом обеспечении продовольствием, вещами, средствами связи. Когда началась война, сухой паёк выдали всего на трое суток, в надежде, что кухни полевые подтянутся. И так было во всём.
Я не утрирую: на каждую боевую машину было по стакану горючего. Никто не думал, что войска получат такое дикое сопротивление.
Ситуация была адекватна только на рынке. Потому что война войной, а торговля по расписанию. Рынки были завалены водкой, пивом, консервами, сигаретами. Мы тогда в безмерном количестве ели осетрину, чёрную икру, всё это шло контрабандой с Каспия. Мы себе могли позволить сварить 30-литровую кастрюлю осетрины или съесть тазик клубники. Потому что обеспечивали плохо, но хотя бы жалование платили.
Открыто существовал и чёрный рынок оружия. Если у тебя есть деньги, купить можно было абсолютно всё. В основном торговали женщины. Все понимали, что жить на что-то надо.
Информационную войну мы проиграли
В первые дни, когда началась война, всех, кто воевал с федералами, западные СМИ называли повстанцами. Конечно, видимо, была проведена такая работа. Дело в том, что чеченская сторона сделала всё, чтобы вызвать симпатии журналистов.
Чеченцы никогда не препятствовали работе журналистов у себя, пускали без ограничений, без проверки документов. По возможности помогали и охраняли, кормили, устраивали на ночлег. Если надо было попасть в лес или в горы, на рынке оставляешь в палатке записку, что хочешь сделать репортаж о повстанцах. В гостиницу приходит мальчишка и говорит: тебе нужно быть в таком-то месте.
Мы ночью в горах собирались на пресс-конференции, человек по 30–40. И упаси Бог, чтоб журналиста тронули. И журналист не будет плевать в колодец, из которого пьёт, так что всё было нормально.
Если разделить информационный поток, который шёл в мировые СМИ, то 80 процентов информации шло от повстанцев. А 20 процентов от федералов — МВД, Министерства обороны и так далее.
Поэтому мои столы забиты материалом по Первой Чеченской. В отличие от Великой Отечественной и Афганистана, эта война получила сумасшедшее количество свидетельств и хронику. Во Второй Чеченской такого уже не было.
Информационную войну проиграли. Хотя я пытался регулировать потоки информации — давать агентству половину информации от федералов, половину от чеченцев, чтобы было две стороны. Общество хочет знать информацию и ту, и другую. Запрос на такие новости, оказывается, был.
источник